При этом в ведомстве заметили, что «сроки рассмотрения запросов компетентных органов государств-участников Конвенции не регламентированы данным международным договором».

Ранее адвокат осужденной Марк Фейгин заявлял, что рассмотрение запроса компетентных органов Украины для передачи им Савченко и сама процедура экстрадиции может занять до двух месяцев.

Министр юстиции Украины Павел Петренко также сообщал, что международные договоры, на основании которых Киев намерен вернуть Савченко, предусматривают определенные сроки, ранее которых это сделать будет невозможно.

«Мы стараемся ускорить этот процесс, поскольку здоровье Надежды ухудшается. Россия дает определенные сигналы по этому поводу», — отметил Петренко.

В итоге, 26 ноября 2015 года он был приговорен к 3 годам и 8 месяцам ограничения свободы с отбытием наказания в колонии-поселении, но весь срок благодаря «закону Савченко», принятому в тот же день, когда Бузиле объявили в суде приговор, позволил ему в конце марта 2016 года выйти на свободу.

Дело в том, что согласно этому закону, одним из соавторов которого значилась сама Надежда Савченко, избранная, напомним, в украинский парламент по списку «Батькивщины» Юлии Тимошенко, один день пребывания в СИЗО равнялся или двум дням отбытия наказания в тюрьме, или четырем — в колонии.

Так как Бузила 11 месяцев провел в СИЗО, то они были ему засчитаны, как 44 месяца пребывания в колонии, что и равняется 3 годам и 8 месяцам, полученным им согласно приговору.

Однако после освобождения перед Артемом встал этический вопрос: выступать или нет основным свидетелем на предстоящем в апреле суде по делу его коллеги — одесской журналистки Елены Глищинской. Этого от него настойчиво потребовало СБУ перед самым выходом на свободу. Если бы он это сделал, то женщина, у которой вот-вот в СИЗО должен был родиться ребенок, была бы осуждена на основе его показаний на 15–20 лет лишения свободы по статье за государственную измену по тем же самым статьям, что в 2015 году грозили самому журналисту. Сделав вид, что он соглашается помочь сотрудникам Службы безопасности, Артем для себя твердо решил: никаких показаний в суде на Глищинскую не давать.

Это можно было сделать только в одном случае — уехав из страны. Правда, в свою очередь такой шаг опять грозил журналисту неприятностями. Но, несмотря на подписку о невыезде и угрозам со стороны СБУ, что в случае пересечения границы его будут ждать санкции уголовного порядка, Бузила перебрался в Россию.

В Москве он и дал свое первое интервью после освобождения.

«Меня задерживала группа СБУ из сорок одного человека»
— Артём, как начались твои тюремные злоключения?

— 29 апреля 2015 года в 6 часов утра в нашу с мамой трехкомнатную квартиру в хрущёвке позвонили. Я сначала подумал, что это был «Правый сектор»* или какие-то радикалы, так как за неделю до этого я попал на печально знаменитый сайт «Миротворец». Там был указан и мой домашний адрес, и мой телефон, написали, что я блогер-сепаратист, активный комментатор российских СМИ, участник всех пророссийских круглых столов и так далее. Плюс к тому же я тогда вел свой портал «Насправдi» (в переводе с украинского «На самом деле» — прим. ред.), который был там охарактеризован как украинофобский. Хотя, к слову, портал был украиноязычный.

Я посмотрел в глазок, увидел людей с рациями, с автоматами, в масках и понял, что они не похожи на представителей «Правого сектора». Минут двадцать я не открывал дверь, пытался вызвать милицию. Там ответили, что они не приедут, так как на меня дан вызов со стороны специальных органов. Когда начали выбивать дверь, а она у меня бронированная, я посмотрел из окна и увидел, что около моего дома стоит целый кортеж черных автомобилей с тонированными окнами — семь или восемь штук. Несколько обычных джипов и один военный «Хаммер». В фильмах так обычно ФБР приезжает арестовывать мафиози. Меня задержала группа СБУ из 41 человека — следователи, оперативники, спецназ «Альфа». Как я потом узнал, половина из них была с Западной Украины, из Луцка.

— На каком ты этаже живешь?

— На четвертом. Часа полтора мне ломали дверь. В конце концов, забежала группа вооруженных людей и повалила меня на пол. Мне вручили подозрение в совершении преступления по ст. 14 и ст. 110 Уголовного кодекса Украины. Это подготовка к покушению на территориальную целостность, непосредственно «сепаратистская» статья.

В чистом виде именно как совершенное преступление (от 5 до 10 лет — прим. ред.) её предъявить не могут, потому что надо хоть что-то сделать в этом смысле. Например, по ней могут судить Александра Захарченко или Сергея Аксенова, так как они по факту отделили от Украины часть её территорий. Но если ты ничего не отделил, референдум не провёл, то ты всего лишь готовился к отделению, то есть совершил подготовку к преступлению, а не само преступление. По этим статьям подозреваемому светит до 5 лет.

Формально подозрение в «сепаратизме» мне вручили за участие в круглом столе, организованном Народной Радой Бессарабии (общественная организация, созданная в апреле 2015 года, и ставившая перед собой цель добиваться реализации культурных прав национальных меньшинств Украины, проживающих в Бессарабии, в том числе таких, как гагаузы, молдаване и болгары — прим. ред.). Но это был только повод. Меня ж нельзя было арестовать за журналистику в чистом виде, поэтому начали «шить» сепаратизм. Хотя работники СБУ прямо заявляли, что я им надоел своей активной работой в СМИ и закрыли меня именно за это.

«Ребром ладони меня ударили пониже уха: «Признавайся, на кого ты работаешь!»
— Били?

— После вручения подозрения начался неформальный допрос с применением насилия. Меня и маму развели по разным комнатам. Ей стали задавать вопросы: знала ли она, что я сепаратист и агитатор за Русский мир, и что ежемесячно получаю миллионы долларов из Москвы. Мама находилась в небольшой прострации и не понимала, что вообще происходит.

А вот мой допрос начался с того, что меня попросили снять очки, якобы для опознания. Когда я их снял, то первое, что сделал оперативник, ударил меня ребром ладони пониже уха. «Признавайся, на кого ты работаешь, от кого ты получаешь финансирование!». Назывались какие-то непонятные фамилии людей, о которых я в первый раз слышал, каких-то полковников ГРУ, каких-то сотрудников администрации президента России, о которых я ничего не знал.

В свою очередь я пытался им объяснить, что журналист, и не могу понять, что они от меня хотят. Следственную группу, которая занималась моим арестом, возглавлял Рустам Исламов.

Под его руководством СБУ хотели записать мои признания на камеру и заставляли в нее смотреть. Называют чью-то фамилию и требуют сказать, что я на него работаю. Я пытался отворачиваться, но они светили мне фонариком в глаза, зная, что они у меня больные, и как в фильме «Заводной апельсин», запрещали поворачивать голову и даже моргать. Так продолжалось до тех пор, пока у меня не появились в глазах «вертолеты». Экзекуция шла часа два.

В это время шел обыск в квартире. Через какое-то время оперативники сказали: «О! А мы нашли у тебя листовки и флешку».

— И что там было?

— На флешке якобы была размещена карта Одесской Республики, карта отделенной от Украины Бессарабии и знамя Новороссии. Сразу говорю, что она не моя. Ее, конечно же, подкинули. В ней было ровно три файла. Я им на это сказал: «Послушайте, если бы я хотел отделить что-то от Украины, то зачем бы я держал дома флешку размером в 20 Гб с файлами, которые так и называл „Одесская республика” и „Флаг Новороссии”? Я бы, во-первых, так не называл бы файлы и не делал бы пометку „Артем Бузила”, во-вторых, у меня бы на флешке и другая какая-то информация была бы».

К тому же они якобы нашли у меня все эти файлы в распечатанном виде. Я им говорю, что если бы я хотел распространять листовки, то распечатал бы, как минимум 100 штук, зачем по одной. Самое интересное, что дата создания файлов указывала на то, что они были созданы за месяц до проведения круглого стола Народной Рады Бессарабии — 3 марта.

Обыск у меня продолжался где-то 11 часов. Все перевернули вверх дном. Искали какие-то «доказательства». Нашли мою университетскую курсовую 2007 года, когда я еще учился на первом курсе Одесского университета им. Мечникова на факультете политологии, который закончил с красным дипломом. Тема курсовой — «Ленин и Украина». Оперативники мне сказали, что с таким сочинением я сяду надолго. Посмеялись. Юмор у них такой…

Ещё один пример. У меня было удостоверение российского издания «Однако», в котором я был публицистом. Один из оперативников, который увидел его, спрашивает: «А можно его за это ударить?». Ну, точнее, сказал «пере…», ну вы понимаете… И впоследствии ударил. Когда меня взяли за шею, он спрашивает: «А ну скажи: Крым — это Украина?». Я уточняю: «Согласно какому праву?» В итоге я сказал ему, что Крым — это Украина. Я все-таки гражданский и под ударами кулаков могу сказать не то, что думаю, а то, что заставят.

С моего компьютера делались скриншоты. Например, о том, как я ездил в Приднестровье. Дело в том, что я учился сначала в аспирантуре Одесского университета, но мне сказали, что с моими «сепаратистскими» взглядами мне лучше перевестись в какой-то другой университет. Вот я и перевелся в Тираспольский государственный университет. Там я смог бы спокойно получать научную степень, преподавать. Следователи по поводу моих поездок в Приднестровье сказали, что я туда ездил, чтобы получать миллионы долларов на свою антигосударственную деятельность. Понимаете всю абсурдность и подлость таких заявлений?!

Апофеоз — это когда у меня изъяли еще квитанции украинского филиала «Сбербанка России» на общую сумму 400 тысяч гривен. Это были зарплаты журналистов, которые у меня работали в издании, месяца за 2–3. Я их собственноручно рассылал. Мне было сказано, что это деньги, которые я получал из России через «Сбербанк» для проведения антигосударственной деятельности, хотя это абсурд, потому что это был именно украинский банк, и на квитанциях четко было видно, что это переводы в размере 3–4 тысяч гривен внутри самой Украины.

Потом в эфире одесского телеканала «Думская» было целое ток-шоу. На нём так называемые общественные активисты и радикалы приводили примеры, что вот Бузила действительно получал суммы в 400 тысяч гривен ежемесячно на отделение Бессарабии.

— А сотрудников твоих потом допрашивали?

— Конечно. В результате одна из моих ближайших помощниц по изданию потеряла ребенка. Ее обвинили в хранении оружия. Мой заместитель был арестован.

Елена Глищинская, сейчас главная обвиняемая по нашему делу, со мной не работала, мы были заочно знакомы, познакомились только перед круглым столом Народной Рады. Она занималась журналистикой, редактировала телеканал «Бессарабия», но в отличие от меня в оппозиционной деятельности, симпатиям к Русскому миру вообще замечена не была. Я даже не понимаю, зачем её арестовали.

«В изоляторе к политическим отношение достаточно жёсткое»
— Что было в СБУ?

— Меня туда доставили вечером, допрашивали три часа. Составили протокол, но я собрался с силами и ничего не подписал. На меня давили, подпиши, мол, твои подельники уже все подписали. Но они ничего не подписали, как выяснилось. Я же понимал, что задерживать кортежем тех, кого хотят отпустить после подписи липовых бумаг, не едут.

Затем последовала стандартная процедура. Меня отвезли в изолятор временного содержания. Там я сидел 7 дней в одиночной камере метра два на четыре.

В изоляторе к политическим отношение достаточно жёсткое. Например, тем, кого арестовывали по классическим уголовным статьям, можно любую пищу с собой приносить, а нам только магазинную, запечатанную — домашнюю нельзя.

В СИЗО, куда я попал уже после суда, сидеть хуже, чем в изоляторе временного содержания, потому что там тараканы, ничего никогда не подметается, из кранов из десяти щелей течет вода. Сырость. Это потенциальный туберкулёз. Астма…

— Деньги при обыске отобрали?

— Были заблокированы мои депозиты, банковские счета, я старался не хранить наличные. Там было 5–6 тысяч долларов. Их до сих пор мне не вернули. И не вернут.

— Как у тебя сложились взаимоотношения с охранниками в СИЗО?

— Интересно, что в изоляторе временного содержания поддержка нашей идеи стопроцентная. Там же сидели и арестованные 4 мая 2014 года участники событий на Куликовом поле. Потом этот изолятор временного содержания взяли штурмом и их освободили.

Но в СИЗО, куда я попал через 7 дней после ареста, поддержка «сепаратистов» и политзаключенных уже была пятьдесят на пятьдесят. Относившийся ко мне с симпатией охранник, например, приходил и рассказывал, что видел, как меня показывали по российскому ТВ. Каждый день приходили уполномоченные по правам человека, интересовались: не бьют ли меня. К тому моменту, как я попал в СИЗО, меня уже не били: был адвокат, которого посоветовали родственники. Но при этом на факт моего избиения в первые 2 дня задержания никто никак не отреагировал.

«Если ты обвиняешься в убийстве, то тебя могут выпустить под залог, а вот если за сепаратизм — нет»
— Как шло следствие и суд?

— В первый раз меня в суд отвезли 1 мая, чтобы избрать меру пресечения. Дело в том, что в украинском законодательстве есть такая интересная норма: тебя могут выпустить под денежный залог, если ты обвиняешься в убийстве, но вот по статьям за сепаратизм, государственный переворот или государственную измену никакого денежного залога нет. Как и домашнего ареста. Только содержание под стражей. Поэтому даже если нет доказательств вины, гнить тебе в тюрьме, пока тебя не оправдают.

В обвинительном акте мне вменили то, что я через СМИ формировал неправильное мнение в отношении украинского правительства, военных действий на Востоке, препятствовал действиям украинской армии своей «пропагандой» в социальных сетях, способствовал позитивному имиджу ДНР, ЛНР и Российской Федерации, предоставлял лжеинформацию и манипулировал людьми. Кроме этого был участником круглого стола Народной Рады Бессарабии по заказу российских агентов с целью отделить Бессарабию от Украины.

Плюс листовки, которые мне подкинули. Они выступили чуть ли не главной доказательной базой моей причастности к сепаратистской деятельности.

Были ещё «доказательства». У меня в Москве живет дядя, родной брат моего отца. Он раз в год высылает моему отцу, который является инвалидом первой группы — ничего не видит и из квартиры не выходит — финансовую помощь. Дядю зовут Олег. Так вот, следователи предъявили суду распечатки моих разговоров с дядей и перевод в несколько тысяч долларов от дяди, интерпретировав это, как получение финансовых средств на подрывную деятельность от полковника ГРУ по имени Олег из России. Называли фамилию одного известного российского политтехнолога, якобы мой дядя — это он.

Потом предъявляли прослушки о моем общении с лидерами Куликового поля, которые скрываются в Москве или в других регионах России. Например, с моим другом, экс-депутатом Одесского областного совета Алексеем Албу, который чуть не сгорел в Доме профсоюзов 2 мая, или Антоном Давидченко, одним из лидеров «куликовцев». Я действительно с ними встречался, это мои друзья и единомышленники, но всё моё общение с ними в Москве — это общие разговоры о ситуации в городе за стаканом чая. Какие они могут готовить «акции» тут, в Москве? С кем и как? Но сегодня в Одессе общением с людьми, которые весной 2014 года вели за собой тысячи — уголовное преступление.

«Ко мне в СИЗО приходили представители ООН, ОБСЕ и „Красного Креста”, но это не помогло»
— Что в итоге?

— Суд постановил арестовать меня на 60 суток. Мы стали жаловаться в ООН, в ОБСЕ, уполномоченной по правам человека при Верховной Раде Лутковской, это ведь были пытки в натуральном виде. Когда тебя избивают несколько часов подряд.

Приходили ко мне и Красный Крест, и ООН. Никто за меня в итоге слова не замолвил. Вступились за меня только депутаты Европарламента. Например, из Национального фронта Франции Марин Ле Пен, бельгийские депутаты, латвийские. Болгарская партия «Атака» даже провела митинг в нашу поддержку в Болгарии. Компартия России сделала заявление.

Но родные журналисты, правозащитники, политические силы — молчали. Это в порядке вещей арестовывать человека в 25 лет за попытку создания независимого государства и обвинять его в этом тяжёлом преступлении на основании гривневых квитанций и подкинутынх листовок.

— Расскажи подробнее о посещениях представителей «Красного Креста», ОБСЕ и ООН. Что это были за люди?

— От каждой из этих организаций приходили по 2–3 раза в течение года. Где-то по 3 человека. Из «Красного креста», помню, были алжирец, болгарин, какие-то европейцы и наши граждане. От ООН и ОБСЕ только украинцы. Меня спрашивали: бьют ли меня, применяют ли пытки. Вначале я отвечал, что да, применяли, рассказывал о таких случаях, прежде всего, о тех, когда меня задерживали, но никакого движения по моему заявлению не было. Потом когда они приходили в следующий раз, я интересовался: в чем же смысл их посещений, если нет никакого движения относительно моих им заявлений. Они мне поясняли, что подают отчет о таких случаях только раз в год. В общем, от посещения «Красного Креста» и других, как вы понимаете, мне было не легче.

— Помогла вам поддержка европейских и российских депутатов?

— Нет, но это грело душу. Нас показывали по одесскому телевидению. Сказали, что мы какая-то диверсионная группа. По «Интеру» Наливайченко, который тогда был главой СБУ, лично давал интервью о нас. Говорил, что задержана группа ГРУ, работавшая по заданию спецслужб России.

Ещё раз повторюсь, я, конечно, чего-то в своём городе добился, был известен, на каналах выступал, на улицах меня уже узнавали. Но, послушайте, в свои 25 лет, по мнению СБУ, я должен был руководить независимой Бессарабией и показывать спецгруппе ГРУ, какие мосты взрывать. Но это же бред! Я говорил СБУ, ну как они могли мне такое высосанное из пальца обвинение предъявить.

«Следствие само предлагает, оговорить самого себя, получить условный срок и выйти на свободу»
— Кто с тобой сидел в камере?

— В основном политические заключенные. От 3 до 5 человек. Люди были разные. Одних обвиняли в «терроризме» — в семи взрывах, которые произошли в Одессе в январе–феврале 2015 года, в беспорядках 2 мая, в подготовке госпереворота. Сидел со мной депутат Белгород-Днестровского горсовета, которого обвиняли в каких-то одесских взрывах, хотя его родной город находится километрах семидесяти от областного центра.

Группа казаков была во главе с председателем областной организации ветеранов Афганистана Александром Луценко. Им 14 статей Уголовного розыска вменяется. Там и сепаратизм, и подготовка к государственному перевороту и к покушению на Алексея Гончаренко. И вот это всё хотела сделать группа казаков-афганцев, которым уже под 60 лет.

— Кто-то из одесских политических заключенных раскаивался? Были случаи?

— Да. Но за это невозможно осуждать, потому что иначе из СИЗО не выйдешь. Человек сидит год, два. Следствие ему само предлагает: давай, сам себя оговори, тогда ты выйдешь на свободу, получив условный срок, или тебе засчитают по «закону Савченко» в срок время твоей отсидки в СИЗО день за два, а получишь 3–4 года тюрьмы и сразу на свободу. Со мной так и было. Я признал свою вину на суде: да, я провел конференцию, организованную Народной Радой Бессарабии, где произносил сепаратистские лозунги. Это был единственный выход для меня покинуть тюремную камеру. На тот момент некоторые мои подельники уже дали против меня показания.

Единственные люди, которые заняли очень жесткую бескомпромиссную позицию, кто никогда не признает вины ни при каких условия — это участники событий 2 мая. Просто к ним привязано пристальное внимание общественности. Среди них есть такие моральные и политические авторитеты Одессы как Сергей Долженков (его прозвище Капитан Какао). Группа состоит из 5 человек, их уговаривают признаться. Но у них принципиальная позиция — никаких признаний.

Самое интересное, в СИЗО находятся только участники пророссийских митингов. Участники проукраинских митингов, которые стреляли в людей, сжигали их, находятся под домашним арестом.

— То есть, в СИЗО никаких украинских националистов ты не видел?

— Нет, там был один боец из «Айдара». Он сидел в соседней камере. То есть, не за политику. Вел он себя тихо. Его никто не трогал.

— Чем тебя в СИЗО кормили?

— Ну, назвать это едой невозможно. Единственное, что там можно есть, каши. Остальное — прогнившая картошка и смесь протухшей капусты с овощами. Рыба — порцией с червяка. Ну и пить из крана воду давали. Никакого чая. Есть можно было только то, что тебе передавали родственники. Молоко передавать нельзя, яйца нельзя. Мы потом сами в ведре с помощью кипятильника себе что-нибудь варили — супы, например.

— Чем еще в СИЗО занимался?

— Читал. На спор прочел 100 книг. Среди них «Овод» Войнич и «Унесённые ветром», Маргарет Митчелл.

Но самое главное — сам написал книгу. Художественную. Роман о политическом режиме на Украине.

«После ареста „Оппозиционный блок” за меня не заступился, хотя я и был его членом»
— Политики украинские тебе помогали?

— Это для меня болезненная тема. За два месяца до того, как меня арестовали, меня к себе пригласил «Оппозиционный блок» в лице народного депутата Николая Скорика (губернатор Одесской области при Викторе Януковича в 2013–2014 г. г., был снят и. о. президента Украина Александром Турчиновым — прим. ред.) и его людей с предложением баллотироваться в Одесский областной совет по Ивановскому району, это на севере области, откуда я родом. Я им был интересен как молодой спикер, новое лицо.

И вот мы поехали вместе с ним в Ивановский район, провели встречу с избирателями и партийную конференцию. Меня в руководящие органы районной партийной организации избрали. Настроились на работу. Это был апрель месяц, а выборы должны были быть в октябре. Через две недели меня арестовали. Никакой помощи, никаких заявлений о том, что члена «Оппозиционного блока», причем вошедшего в районное руководство партии, арестовали, не последовало. Все пропали. Просто сделали вид, что меня вообще нет.

— А ты не пытался, сидя в СИЗО, связаться со Скориком?

— Моя мама ходила в приемную, но ее даже не пустили на порог.

— И что, ни один депутат тебе не помог?

— Нет. «Оппозиционный блок» вообще о нас ничего не сказал. Возвращаясь к Елене Глищинской, расскажу, что депутат Виталий Барвиненко, у которого она официально работала помощником в Верховной Раде, быстро после ареста ее уволил и сказал, что к ней не имеет никакого отношения, хотя они где-то 5 лет сотрудничали.

То, насколько циничной оказалась официальная украинская оппозиция, у меня просто нет слов. Мало того, что они идеологически прогибаются под действующую власть, так они еще от собственного электората и своих потенциальных спикеров отказываются.

Сегодня они кричат, что хотят организовать расследование событий 2 мая, а мне в камере участники тех событий лично говорили: «А почему никто из „Оппозиционного блока” к нам на суд не приходит?». Ведь как только сажают в СИЗО какого-нибудь члена «Правого сектора», тут же появляются 15–20 депутатов, готовых взять его на поруки.

«На антифашистский или политический протест одесситы пока побоятся выйти»
— «Правый сектор» и украинские националисты сильны сейчас в Одессе?

— Их человек 200–300. Они сильны не тем, что их много, а тем, что власти к ним относятся лояльно. Их не трогают. Это первое. Второе, это то, что их используют правоохранительные органы и прокуратура, как свой щит. Они как хунвейбины во время Культурной революции в Китае расправлялись с врагами Мао.

Вот пример со 2 мая. Судьи оказались порядочными людьми, и арестованным участникам тех событий с нашей стороны присудили денежные залоги. Ребята под залог должны были выйти. Уже начали собирать деньги. Уже готовы были выпускать, но прокурор позвонил руководителю одесского «Правого сектора» Сергею Стерненко и попросил прийти к судьям и заставить, понятно, с помощью каких методов, отменить свое же решение. И они отменили в итоге, оставив рябят под стражей. Хотя не имели по закону права отменять свое собственное решение, так как вопрос меры пресечения на судебном этапе нельзя оспорить.

Точно также было и с журналистом одесским журналистом Виталием Диденко. Его апелляционный суд выпустил почти сразу после ареста за отсутствием доказательств, а СБУ позвонила организации «Обериг» (это что-то вроде «Правого сектора»). Те пришли и заставили судей Диденко снова арестовать. Даже если против тебя ничего нет по закону, то приходит «Правый сектор», и объятые страхом судьи находят «доказательства». На выходе из СИЗО Виталия снова арестовали, ему предъявили обвинение в хранении наркотиков, хотя он не пил и не курил, был очень порядочным парнем, «ботаником».

— Гражданский протест сейчас в Одессе возможен?

— Возможен, но надо бить на экономику. На антифашистский или политический протест одесситы пока побоятся выйти. Так как было в 2014 году, к сожалению, сейчас уже не получится. Чтобы в Одессе была жесткая оппозиция, нужны сильные оппозиционные лидеры. А их нет.

Александр Чаленко, обозреватель портала Украина. ру, специально для «Русской весны».

Уполномоченный Госдепартамента США по делам Европы и Евразии Виктория Нуланд недавно приезжала в Киев и потребовала от правительства выполнения условий Минских соглашений относительно децентрализации власти, сообщает «Апостроф».

Так, одним из центральных вопросов стало проведение выборов на Донбассе, а также принятие конституционных поправок для завершения процесса децентрализации власти. Киеву настоятельно рекомендовали не позже середины мая представить закон, регламентирующий голосование на «оккупированной» территории.

Как заявил анонимный источник в дипломатических кругах, США уже достаточно давно настаивают на активизации украинских властей в данном направлении. И визит Нуланд в Киев подтверждает всю серьезность намерений Америки. Здесь большую роль играет и желание Вашингтона «заморозить» конфликт на Донбассе хотя бы до вступления в должность нового президента, и нежелание самой Нуланд «провалить» столь важное направление, объясняет издание.

Она не может допустить, чтобы из-за бездействия украинского правительства Евросоюз не продлил антироссийские санкции. Ведь это бы сильно ударило по ее репутации, поэтому ее обращение к Киеву было «предельно жестким и сфокусированным». Многие на Западе и так уже отмечают, что в политическом плане на Украине не происходит никаких изменений: ни реформ, ни успехов в борьбе с коррупцией. Как выразился собеседник «Апострофа», «печеньки уже закончились, в ход пошел кнут».

В то же время Киев понимает, что такая спешка может быть опасной в плане политического выживания власти. Поэтому президент Петр Порошенко «взял курс на размывание некоторых статей Минского протокола». К примеру, выдвинул идею о введении на Донбасс Специальной полицейской миссии ОБСЕ для контроля над соблюдением режима прекращения огня.

Тем не менее многие европейские дипломаты «в частных беседах» воспринимают эту инициативу скептически и подчеркивают, что такая миссия возможно только после политического урегулирования украинского кризиса.

Однако Вашингтону политические решения Киева нужны уже сейчас. И если украинские власти все сделают оперативно, «мяч будет уже на половине поля Москвы». И тогда Россия не сможет аргументировать свою позицию незавершенностью реформы по Донбассу, и ей потребуется решать вопросы относительно организации выборов на востоке Украины.

Здесь подразумевается и вопрос безопасности, поскольку любой недружественный шаг будет означать «срыв политической части Минских соглашений уже со стороны Москвы», резюмирует «Апостроф».