— А если у человека нет детей — это что, легче? Он даже не оставил потомства, никто не продолжит его род. Все говорят мне: «Куда ты едешь? У тебя четверо детей». И что?

— Дети будут плакать.

— Поплачут — перестанут. Никто всю жизнь не плачет.

— Что они сказали, когда папа собрался на войну?

— Я уже три года туда езжу. Привыкли уже. Средний сын иногда ругается: «Почему ты всё время ездишь? Пускай другие ездят». Но вообще все и всё понимают.

— Вы хотите в историю войти?
— Я уже вошел в историю, у меня всё в порядке с этим.
— Вас считают чуть ли не «лицом Донбасса». Там нет других представительных кандидатур на эту роль?

— Александр Владимирович Захарченко — совершенно героический человек, три ранения, харизматичный и уважаемый лидер Донбасса.

— Видимо, требуется еще кто-то...

— То, что им требуется, так это сигналы из России, что тут про них помнят. Это для них праздник, которых так мало. Вот паспорта признали — праздник. Приехал актер Александр Михайлов — праздник. Иван Охлобыстин получил паспорт ДНР — праздник. Приехали Саша Скляр, Вадим Самойлов из «Агаты Кристи», Чичерина и Джанго песню придумали про Донбасс. Всё это — праздник.

— А как вы относитесь к российским артистам, которые не перестают концертировать на Украине? Говорят: «Там тоже есть русские люди, и они нас приглашают».

— Мне это не очень нравится. Но вообще это их личное дело. Россия — свободная страна. Только один парадокс: эти же люди есть и в Донбассе и наших артистов туда тоже зовут. Я — за миротворцев. Если человек приехал в Киев, потом приехал в Донецк, я скажу: «Брат, спасибо тебе, ты второй после Индиры Ганди на белом свете». Но нет ни одного, который съездил бы туда и туда.

— Зачем люди едут воевать в Донбасс? Адреналина не хватает?

— В Донбасс на войну по большому счету уже давно никто не едет. 99% армии ДНР и в том числе нашего полка — это местные донецкие и луганские ребята. Россиян в моем батальоне 12 человек.
— Это их миссия?

— Нет, это их жизнь. Они приехали туда воевать когда-то, движимые идеалистическими побуждениями. А потом остались. Теперь это просто их быт, жизнь, кто-то женился, у кого-то дети появились. И всё, они уже обратно не вернутся.

Донбассу никакие добровольцы не нужны, там из своих очередь стоит. Очень много людей хотят попасть.
По разным причинам, кто-то даже из-за зарплаты идет. Она там 16 тыс. рублей. И это много, когда средняя по региону — 7 тыс.

Люди из-за этого приходят, но мы-то берем только воевавших, тех, у кого мотивация есть, о ком знаем, что они точно пришли не за пайком, там же еще и кормят.

— Вы тоже на зарплате?

— 20 тыс. рублей получаю и тут же раздаю деньги личному составу.

— В чем заключается ваша работа? И можно ли назвать это работой?

— Конечно, работа, у меня и трудовая книжка там лежит. Я официально являюсь офицером армии ДНР.

— А как же ваша программа на РЕН ТВ, где вы ведете музыкальную программу «Соль»?

— Часть проектов пришлось остановить, закрыл практически весь свой гастрольный график, который расписан на четыре месяца вперед. «Соль» на РЕН ТВ тоже закрываем временно. «Чай с Захаром» на телеканале «Царьград» пишется блоком по четыре программы. Я приезжаю на один день, записываю и уезжаю. У нас же там тоже есть выходные, правда, всего один — воскресенье.

— Если была бы возможность создать дуэт, с кем из артистов хотели бы спеть? Может быть, со Шнуром?

— Со Шнуром точно не хочу петь при всем к нему сложном и добром чувстве. Он одаренный человек. И он очень талантливый бизнесмен, который сел на шею русскому бессознательному или квазирусскому бессознательному и скачет, хохоча. Если вы хотите вот это жрать, говорит Шнур, сейчас я вам такое пойло заготовлю... И готовит: ну что, ребята, нормально? Они кричат: давай еще! — Да пожалуйста, вот вам еще.

— Артист!

— В моем понятии все-таки артист — это что-то другое. Клавдия Шульженко, Александр Вертинский — артисты. А Сергей Шнуров — артист какого-то нового типа. Но никто ему не запретит заниматься чем душа его желает.

— Что надо, чтобы война закончилась?
— Победить. Если можно, мирным путем.
— Вернемся к литературе. Писательский мир разделился, одни сочувствуют либералам, другие — патриотам, у третьих еще какая-то дума.

— Это обычная ситуация, характерная не только для революции 1917 года или для перестроечных времен. Те же расколы наблюдались весь XX век, включая и 1920-е, и 1930-е годы. И тем более далее: «шестидесятники», «почвенники», западники, диссиденты, «тихая» лирика, «стадионная» поэзия. Иногда какие-то парадоксальные фигуры вдруг перемещались из одного состояния в другое.

Допустим, Виктор Астафьев — совершенно очевидный почвенник, вдруг перешел в ряды демократов. Иосиф Бродский оказался гораздо больше той роли, которую ему предлагали. Он очень хорошо знал золотой век русской литературы, понимал, что нам завещали Державин, Пушкин, Тютчев.

И, конечно, оттуда все эти его замечательные стихи про русский народ и написанные в 1994 году стихи «На независимость Украины», которых совершенно никто не ожидал. Издатели Бродского с маниакальным упорством до сих пор все русофильские стихи Бродского исключают из его сборников. Чудаки!

Так сложилось, и это совершенно нормально: чтобы быть камертоном национальной мысли, нужно принять и полюбить народ. Это не я сказал, это Гоголь. Детей не будут учить на книжках людей, которые последовательно считали большинство страны быдлом, желали ей военных поражений и распада.

— Возможно, такая позиция ставит их на другой пьедестал.

— Ну, наверное, есть какой-то другой пьедестал, но я не знаю, как он выглядит. Наши оппоненты зачастую — очень одаренные люди, крепкие писатели. Но это постоянная мука для них — находиться в пространстве русского языка, русской литературы, русской истории и всё это брезгливо отторгать. При этом писать на русском языке для русскоязычного читателя. И испытывать постоянную душевную муку, разлом посреди собственной души.

— Получается, что у них своя система координат, как у вас — своя.

— Иногда наши системы координат могут соприкасаться. Но случаются ключевые, болевые точки, как 1991-й, 1917-й, 2014-й, и вдруг выясняется, что все эти вещи, которыми мы, казалось бы, должны быть связаны, больше не объединяют нас. Мы вдруг совершаем совершенно противоположный выбор. Впрочем, я никакой трагедии в этом не вижу. Это держит в своеобразном тонусе всех нас. Надо уметь отстаивать и доказывать свою правоту.

— Наивный вопрос — как вам кажется, почему по сей день не появился поэт лучше Пушкина?

— Лучше Пушкина нельзя быть. Нельзя быть выше неба. Кроме всего прочего, нынешняя поэзия слишком сконцентрировалась на частном высказывании лирического героя: мало кто из пишущих работает масштабно. Есть «Полтава» Пушкина, есть «Пугачев» Есенина, есть «Хорошо!» Маяковского, есть Марина Цветаева с ее гениальными поэмами, где густая замесь мифологии, русской истории, всего. Это колоссальные вещи, находящиеся за пределами частных переживаний.

Поэт как бы изнутри народа взирал на всё и с неба взирал, как ангел. Он отвечал сразу и за всё. А сегодня человек, пишущий стихи, бродит туда-сюда со своей маленькой карманной тоской. У нас войны идут, небеса падают на землю, а поэтов, отвечающих за это, куда меньше, чем хотелось бы.
— Быт заел?

— В некотором смысле — да. Никогда в жизни Есенину не пришло бы в голову сказать: «Я вне политики, я художник чистого жанра». Политика — это форма бытования народа. Мы так живем, в таких условиях. Народ это странным образом чувствует, при всем том, что он вроде не очень разбирается в поэзии. Но главным национальным поэтом России он все равно выбирает Есенина, Маяковского, Блока — и это безошибочные решения.

— Вот она, ниша для истинного творца — главный национальный писатель, главный национальный поэт. Можно ли всё рассчитать и в этой нише укорениться?

— Это невозможно. Если ты этого не чувствуешь, если ты этого не испытываешь, если это не ты... Имитировать это нельзя. Нельзя имитировать Цветаеву или Блока — можно только так жить. Нельзя имитировать Гумилева. Или собирайся, надевай форму и езжай на войну…

Захар Прилепин