Он и футбол любит по той же причине, по которой он пошел на Майдан. Причина эта называется — масса! В массе он силен. В массе Серега становится гигантом. Ему все по плечу. Ему все позволено. И Дух какой на Майдане! Прямо, как на футболе. И бита была в его мягких безмозолитыстых ладошках. И каска на голове. И в «Беркут» можно было и коктейли и камни, и стрельнуть можно было пару раз. И Серга стрелял. Или врал, что стрелял. Но за пивом с друзьями он понимал, что жизнь его проходит не зря. Что «Революция» в его жизни была. Что он над самой властью власть взял. Что он милиции головы камнями дырявил. Что он над самим государством поднялся. Что понял вкус и смысл СВОБОДЫ. И даже маме рассказывал.

Но вот вчера с Сережей произошла метаморфоза. Изменение то есть. Он вчера оказался по другую сторону беззакония. Не вместе с хулиганами, которые бросались с кулаками на тех, кто с ними не согласен, а наоборот, по сю сторону. По сторону граждан без биты и без каски. И был он не в массе, как раньше, а просто так. Один, хотя и среди людей на бульваре. Среди мирных отдыхающих. И пережил Сережка ужас.

— Ты понимаешь, — говорил он мне сегодня, рассказывая про пережитый кошмар. — Ты понимаешь, как это страшно, когда эти уроды творят беззаконие прямо посреди города, прямо в глазах полицейских, а полицейские просто боятся их задерживать. Они ничего не делают. Когда один из бандитов посмотрел на меня и, закричав, двинулся в мою сторону — я пережил настоящий ужас безысходности. Я ведь видел. Да и все видели, как они били простых прохожих. Били сильно. По лицу били. Люди падали на землю, а полиция ничего не делала.

Много еще интересного Серегей рассказывал. Слушать его было даже в чем-то приятно. Он говорил всем своим перепуганным естеством, вдруг на очно осознав, что беззаконие может коснуться и его. Его. Так любимого мамой и так дорожащего самим собой.

Когда Сергей окончил рассказ, я спросил его:

— Серега, а ты хоть понимаешь, что это именно ты и такие как ты все это сотворили? Понимаешь ли ты это сейчас. Уже когда прошло два с половиной года после того большого беззакония, которое вы назвали «революцией»?

И вы знаете, что мне ответил Сережка? Ничего. Он промолчал. Это было впервые. Впервые он не обозвал меня ватником или колорадом. И только через минуту он спросил:

— Василий, а как ты думаешь — это остановить можно?

— Можно, Серега, — ответил я ему. — Можно, но, похоже, только тогда это станет возможным, когда каждый из вас вот точно, так как ты столкнется с реальностью. Когда новая, созданная вами реальность, даст по морде каждому из вас. И когда каждый из вас переживет ужас от столкновения с тем, что вы натворили. По-другому, Сергуня, не получится. Клин, видать, и вправду только клином вышибают.

Вот такое вот случилось с Сержкой прозрение. Очень хочется верить, что он и в самом деле выздоровел.