Банки тщательно вымыть горячей водой с содой и простерилизовать.

Помидоры вымыть и наколоть зубочисткой в районе плодоножки. Это нужно для того, чтобы они не лопались. На дно банки уложить укроп, половину тимьяна, гвоздики, чили и чеснока, горошины перца и лавровый лист. Скажу сразу: я специально не указала пропорции пряностей и специй в рецепте маринада для помидоров черри, потому что он делается на вкус. Лучше всего постепенно добавлять соль, сахар и мёд и пробовать. И не забывать, что уксус, который добавится в последний момент, внесет свои коррективы во вкус маринада.

На небольшую банку (400-500 мл.) достаточно одного маленького лаврового листа, 1-2 бутонов гвоздики, нескольких горошин перца, 1 зонтика укропа и 2 маленьких веточек тимьяна. Можно сделать маринад более или менее острым, любители маринованного чеснока могут положить его побольше. В зависимости от объема банки, считайте сами, сколько чего вам понадобится.

Вскипятить воду и залить помидоры кипятком на 10 минут. Слить кипяток из банки обратно в кастрюлю, добавить еще немного воды (пусть маринада окажется больше, чем нужно; это лучше, чем доготавливать его, если не хватит), добавить соль и сахар, довести до кипения. Попробовать пряный маринад - он должен быть достаточно соленым и не очень сладким. Залить помидоры и оставить еще на 15 минут.

Слить жидкость в кастрюлю, добавить мёд, довести до кипения, выключить огонь и добавить яблочный уксус (из расчета 1 ст. л. на пол-литровую банку). Обязательно попробуйте маринад для черри: он должен быть вкусным (не пересоленным, не приторно-сладким, не кислым). Залейте горячим маринадом помидоры и плотно закройте банки, оставив их в теплом месте до полного остывания.

Приятного аппетита!

Самого взрыва я не видела. Только пламя. Все, словно светилось... Высокое пламя. Копоть. Жар.
Уехал он без брезентового костюма. Их не предупредили, их вызвали на обыкновенный пожар...
Его все нет и нет. Четыре часа... Пять ... Шесть... В семь часов мне передали, что он в больнице. Я побежала, возле больницы стояла кольцом милиция, никого не пускали.

...Я увидела его... Отекший весь, опухший... Глаз почти нет... "Надо молока. Много молока! – сказал мне доктор. - Чтобы они выпили хотя бы по три литра". - "Но он не пьет молоко". - "Сейчас будет пить".
В десять утра умер оператор Шишенок... Он умер первым... В первый день... Мы узнали, что под развалинами остался второй - Валера Ходемчук. Так его и не достали. Забетонировали. Но мы еще не знали, что они все - первые...
Спрашиваю: "Васенька, что делать?" - "Уезжай отсюда! Уезжай! Ты беременная, у тебя будет ребенок. Уезжай! Спасай ребенка!"
- "Сначала я должна принести тебе молоко, а потом решим".

Еду в ближайшую деревню за молоком. Покупаю шесть трехлитровых банок... - чтобы хватило на всех... Но от молока их страшно рвало...
Все время теряли сознание, им ставили капельницы. Врачи почему-то твердили, что они отравились газами, никто не говорил о радиации. А город заполнился военной техникой, перекрыли все дороги... Перестали ходить электрички, поезда... Мыли улицы каким-то белым порошком... Я волновалась, как же мне завтра добраться в деревню, чтобы купить ему парного молока? Никто не говорил о радиации... Только военные ходили в респираторах... Горожане несли хлеб из магазинов, открытые кульки с булочками... Пирожные лежали на лотках...

Вечером в больницу не пропустили... Вышел врач и сказал, что они полетят на самолете в Москву, но нам нужно принести им одежду, - та, в которой они были на станции, сгорела.
Автобусы не ходили, и мы бегом через весь город. Прибежали с сумками, а самолет уже улетел... Нас специально обманули... Чтобы мы не кричали, не плакали...

Утром уехали в Москву. Дороги не помню... выпала из памяти...
В Москве у первого милиционера спросили, в какой больнице лежат чернобыльские пожарники, и он нам сказал, шестая больница - на "Щукинской"...
В эту больницу, без пропусков не пускали. Я дала деньги вахтеру, он пропустил.
Кого-то опять просила, молила... И вот сижу в кабинете у заведующей радиологическим отделением - Ангелины Васильевны Гуськовой. Тогда я еще не знала, как ее зовут, ничего не запоминала... Я знала только, что должна увидеть его...
Она сразу меня спросила:
- У вас есть дети?
Как я признаюсь?! И уже понимаю, что надо скрыть мою беременность. Не пустит к нему! Хорошо, что я худенькая, ничего по мне незаметно.
- Есть. - Отвечаю.
- Сколько?
Думаю: "Надо сказать, что двое. Если один - все равно не пустит".
- Мальчик и девочка.
- Раз двое, то рожать, видно, больше не придется. Теперь слушай: центральная нервная система поражена полностью, костный мозг поражен полностью...
"Ну, ладно, - думаю, - станет немножко нервным".
- Еще слушай: если заплачешь - я тебя сразу отправлю. Обниматься и целоваться нельзя. Близко не подходить. Даю полчаса.
Захожу... Они сидят на кровати, играют в карты и смеются.
- Вася! - кричат ему.
Поворачивается:
- О, братцы, я пропал! И здесь нашла!

Смешной такой, пижама на нем сорок восьмого размера, а у него - пятьдесят второй. Короткие рукава, короткие штанишки. Но опухоль с лица уже сошла... Им вливали какой-то раствор...
Мне хотелось побыть с ним вдвоем, ну, пусть бы одну минуточку. Ребята это почувствовали, и каждый придумал какую-то причину, и они вышли в коридор. Тогда я обняла его и поцеловала. Он отодвинулся:
- Не садись рядом. Возьми стульчик.
- Да, глупости все это, - махнула я рукой.
На следующий день, когда я пришла, они уже лежали по одному, каждый в отдельной палате. Им категорически запрещалось выходить в коридор. Общаться друг с другом. Перестукивались через стенку... Точка-тире, точка-тире...

Врачи объяснили это тем, что каждый организм по-разному реагирует на дозы облучения, и то, что выдержит один, другому не под силу. Там, где они лежали, зашкаливали даже стены.
Три дня я жила у своих московских знакомых...
Варила бульон из индюшки, на шесть человек. Шесть наших ребят... Пожарников... Из одной смены... Они все дежурили в ту ночь:
Ващук, Кибенок, Титенок, Правик, Тищура.

В магазине купила им зубную пасту, щетки, мыло, маленькие полотенца .. Рано утром еду на базар, варю бульон. Все протереть, покрошить... С шестью полулитровыми баночками... В больницу... Сижу до вечера. А вечером - опять в другой конец города. Насколько бы меня так хватило?..
Но через три дня предложили, что можно жить в гостинице для медработников, на территории самой больницы. Боже, какое счастье!!
- Но там нет кухни. Как я буду им готовить?
- Вам уже не надо готовить. Их желудки перестают воспринимать еду.

Он стал меняться - каждый день я встречала другого человека... Ожоги выходили наверх... Во рту, на языке, щеках - сначала появились маленькие язвочки, потом они разрослись... Пластами отходила слизистая... Пленочками белыми... Цвет лица... Цвет тела... Синий... Красный... Серо-бурый... А оно такое все мое, такое любимое! Это нельзя рассказать! Это нельзя написать! И даже пережить...

Я любила его! Я еще не знала, как я его любила! Мы только поженились...
Идем по улице. Схватит меня на руки и закружится. И целует, целует. Люди идут мимо, и все улыбаются...

Клиника острой лучевой болезни - четырнадцать дней... За четырнадцать дней человек умирает...
В гостинице в первый же день дозиметристы меня замеряли. Одежда, сумка, кошелек, туфли, - все "горело". И все это тут же у меня забрали. Даже нижнее белье. Не тронули только деньги. Взамен выдали больничный халат пятьдесят шестого размера, а тапочки сорок третьего.
В таком виде я и появилась перед ним. Испугался: "Батюшки, что с тобой?"
А я все-таки ухитрялась варить бульон. Ставила кипятильник в стеклянную банку... Туда бросала кусочки курицы... Маленькие-маленькие...

Через несколько дней ему делали операцию по пересадке костного мозга.
Которая длилась два часа.
...Он лежал уже не в обычной палате, а в специальной барокамере, за прозрачной пленкой, куда заходить не разрешалось. Там такие специальные приспособления есть, чтобы, не заходя под пленку, вводить уколы, ставить катэтор... Но все на липучках, на замочках, и я научилась ими пользоваться... Отсовывать... И пробираться к нему...
Возле его кровати стоял маленький стульчик... Ему стало так плохо, что я уже не могла отойти, ни на минуту. Звал меня постоянно: "Люся, где ты? Люсенька!" Звал и звал... Другие барокамеры, где лежали наши ребята, обслуживали солдаты, потому что штатные санитары отказались, требовали
защитной одежды. Солдаты выносили судно. Протирали полы, меняли постельное белье... Все делали... Откуда там появились солдаты? Не спрашивала...

А каждый день слышу: умер, умер... Умер Тищура. Умер Титенок. Умер Кибенок.
Умер... Как молотком по темечку...
Стул двадцать пять - тридцать раз в сутки... С кровью и слизью... Кожа начала трескаться на руках, ногах... Все покрылось волдырями... Когда он ворочал головой, на подушке оставались клочья волос... Я пыталась шутить: "Даже удобно. Не надо носить расческу". Скоро их всех постригли.
Отлучилась... Возвращаюсь - на столике у него апельсин... Большой, не оранжевый, а розовый. Улыбается: "Меня угостили. Возьми себе". А медсестра через пленочку машет, что нельзя этот апельсин есть. Раз возле него уже какое-то время полежал, его не то, что есть, к нему прикасаться страшно.

"Ну, съешь, - просит. - Ты же любишь апельсины". Я беру апельсин в руки, он в это время закрывает глаза и засыпает. Ему все время давали уколы, чтобы он спал.
Помню пожилую санитарку, которая меня учила: "Есть болезни, которые не излечиваются. Надо сидеть и гладить руки".
А я? Я готова сделать все, чтобы он только не думал о смерти... И о том, что болезнь его
ужасная, что я его боюсь... Обрывок какого-то разговора... У меня в памяти... Кто-то увещевает: "Вы должны не забывать: перед вами уже не муж, не любимый человек, а радиоактивный объект с высокой плотностью заражения. Вы же не самоубийца. Возьмите себя в руки". А я как умалишенная: "Я его люблю! Я его люблю!" Он спал, я шептала: "Я тебя люблю!" Шла по больничному двору: "Я тебя люблю!" Несла судно: "Я тебя люблю!" Вспоминала, как мы с ним раньше жили... В нашем общежитии... Он засыпал ночью только тогда, когда возьмет меня за руку. У него была такая привычка: во сне держать меня за руку... Всю ночь...
А в больнице я возьму его за руку и не отпускаю...

Ночь. Тишина. Мы одни. Посмотрел на меня внимательно-внимательно и вдруг говорит:
- Так хочу увидеть нашего ребенка. Какой он?
- А как мы его назовем?
- Ну, это ты уже сама придумаешь...
- Почему я сама, если нас двое?
- Тогда, если родится мальчик, пусть будет Вася, а если девочка - Наташа.
… Через три часа он умер…
- - - Почему? За что? Смотрела на небо и кричала... Ко мне боялись подойти...
... Шла за его гробом... Хотя запомнила не сам гроб, а большой полиэтиленовый пакет...
... В морге спросили: "Хотите, мы покажем вам, во что его оденем".
- Хочу!

Одели в парадную форму, фуражку наверх на грудь положили. Обуть не обули, не подобрали обувь, потому что ноги распухли... Парадную форму тоже разрезали, натянуть не могли, целого тела уже не было... Положили в гроб босого...

На моих глазах... В парадной форме его засунули в целлофановый мешок и завязали... И этот мешок уже положили в деревянный гроб... А гроб еще одним мешком обвязали... Целлофан прозрачный, но толстый, как клеенка... И уже все это поместили в цинковый гроб... Втиснули... Одна фуражка наверху осталась...

Сели в катафалк... Родственники и какие-то военные люди. Полковник с рацией...
На кладбище нас окружили солдаты... Шли под конвоем... И гроб несли... Никого не пустили...
Одни мы были... Засыпали моментально. "Быстро! Быстро!" - командовал офицер.
Даже не дали гроб обнять... И - сразу в автобусы...
Дома я уснула. Зашла в дом и повалилась на кровать. Я спала трое суток... Приехала "Скорая помощь". "Нет, - сказал врач, - она не умерла. Она проснется.
- Это такой страшный сон -
Приходит ко мне моя умершая бабушка, в той одежде, в которой мы ее похоронили. И наряжает елку. "Бабушка, почему у нас елка? Ведь сейчас лето?" - "Так надо. Скоро твой Васенька ко мне придет". Вася приходит в белом и зовет Наташу. Нашу девочку, которую я еще не родила. Уже она большая. Подросла. Он подбрасывает ее под потолок, и они смеются... А я смотрю на них и думаю, что счастье - это так просто.. Мы бродим с ним по воде. Долго-долго идем, а потом он просит, чтобы я не плакала...
Через два месяца я приехала в Москву. С вокзала - на кладбище. К нему!
И там, на кладбище у меня начались схватки... Только я с ним заговорила...
Вызвали "Скорую"... Рожала я у той же Ангелины Васильевны Гуськовой. Она меня еще тогда предупредила: "Рожать приезжай к нам". На две недели раньше срока родила... Мне показали... Девочка... Наташенька. На вид здоровый ребенок. Ручки, ножки... А у нее был цирроз печени... В печени - двадцать восемь рентген... Врожденный порок сердца... Через четыре часа сказали, что девочка умерла...
Ее похоронили рядом с ним... у его ног. Там, на могилке не написано: Наташа Игнатенко... Там только его имя... Она же была без имени, без ничего... Только душа... Душу я там и похоронила... Я прихожу к ним всегда с двумя букетами: один - ему, второй - на уголок кладу ей…
... В Киеве мне дали квартиру. В большом доме, где теперь живут все, кто с атомной станции. Квартира большая, двухкомнатная, о какой мы с Васей мечтали. А я сходила в ней с ума! В каждом углу, куда ни гляну - везде он... Начала ремонт, лишь бы не сидеть, лишь бы забыться. И так два года...
Снится сон... Мы идем с ним, а он идет босиком... "Почему ты всегда необутый?" -
"Да потому, что у меня ничего нет". Пошла в церковь... Батюшка меня научил:
"Надо купить тапочки большого размера и положить кому-нибудь в гроб. Написать записку - что это ему".
Я так и сделала... Приехала в Москву и сразу - в церковь. В Москве я к нему ближе... Он там лежит, на Митинском кладбище... Рассказываю служителю, что так и так, мне надо тапочки передать. Спрашивает: "А ведомо тебе, как это делать надо?" Еще раз объяснил... Как раз внесли отпевать дедушку старого. Я подхожу к гробу, поднимаю накидочку и кладу туда тапочки. "А записку ты написала?" - "Да, написала, но не указала, на каком кладбище он лежит". - "Там они все в одном мире. Найдут его"…

Так я и живу... Живу одновременно в реальном и нереальном мире. Не знаю, где мне лучше...
Нас тут много. Целая улица, ее так и называют - чернобыльская. Всю свою жизнь эти люди на станции проработали. Многие до сих пор ездят туда на вахту, теперь станцию обслуживают вахтовым методом. Никто там не живет. У них тяжелые заболевания, инвалидности, но работу свою не бросают, боятся даже подумать о том, что реактор остановят. Где и кому они сегодня нужны в другом месте? Часто умирают. Умирают мгновенно. Они умирают на ходу - шел и упал, уснул и не проснулся. Нес медсестре цветы, и остановилось сердце. Они умирают, но их никто по-настоящему не расспросил. О том, что мы пережили... Что видели... О смерти люди не хотят слушать. О страшном...
Но я вам рассказывала о любви... Как я любила..."

Людмила Игнатенко, жена погибшего пожарника Василия Игнатенко