Я был там сегодня утром — с девяти утра у гуманитарного центра нерушимо стояла темная толпа, шансы, что старик получит там хоть что-то, были равны нолю. Знакомые военные подарили мне белый пластиковый мешок — из таких складывают стенки на блокпостах. Мешок они набили самыми нелюбимыми консервами из пайков — перловкой с тушенкой, разумеется. Я достал из мешка несколько банок и всунул старику в руки. И опять повторилось слышанное:

— Мне? Это все мне? Парни, живите сто лет!

В зеркальце я видел, как старик склонился над сумкой, бережно укладывал в нее консервы. Машин на проспекте не было, людей тоже. Живых людей.

«ДАВИТЬ РУСНЮ» НЕ ЗАДАЛОСЬ

«Азовсталь» продолжали выравнивать с землей уже вторые сутки. На заводе Ильича очень тихо, но тишина эта обманчивая, зловещая. Бойцы с блокпоста посоветовали нам надеть каски, взять автоматы, «зарядиться», то есть загнать патрон в казенник. Это по сводкам завод зачистили полностью. А в реальности? Боец с позывным Лом рассказывает нам о тайной жизни завода:

— Они там лазают по-прежнему. Несколько часов назад пытались выйти в районе пятой проходной человек десять. Загнали обратно. Так что, они там, на заводе. А три дня назад мы сидели в маленьком магазинчике, типа сторожка у нас была. Себя не особо обозначали. Ночью подъехало два бронеавтомобиля и человек тридцать подошли. Думали россияне. Нет, по-украински балакали. Нас всего четверо было, сидим тихо. Они дернули дверь — закрыто, и двинулись дальше. Мы нашим сообщили, шуметь начали…

Лом смотрит на нас, а потом принимает решение:

— Давайте-ка я вас провожу, я тут несколько гранат на растяжках снял, а то подорветесь еще…

Я чувствую, как наш провожатый напряжен. Спиной не поворачивается, ладонь на рукоятке автомата, большой палец на предохранителе. Проходим метров двадцать, Лом вдруг делает шаг назад и говорит:

— А давайте вы документы свои все-таки покажете!

Мы показываем. Лом кричит в развалины:

— Свои, не стреляйте!

Похоже, там сидел наш секрет, и нас не случайно к нему подвели. Как солдат, Лом действовал абсолютно правильно, и мы ему об этом говорим. Напряжение спадает, и в этом коротком сюжете, вся суть гражданского конфликта: противника распознать очень сложно, иногда невозможно. Наш провожатый объясняет:

— Украинцы вообще в спецовки переодевались, полностью, так здесь и шарились. Вроде рабочий идет, а автомат под полой. Чуть зазевался — и все. И в спецовках этих разбегались с завода. Я вам покажу их «раздевалку».

Мы заглядываем в заводской автопарк, который заняли морпехи. Под навесами — десятки «Хаммеров» разной степени потрепанности. Лом с сожалением говорит:

— Они перед уходом их солярой заправили, чтобы мы завести не смогли…

Остальная часть автопарка снесена артиллерией, из металлических конструкций выглядывают обгоревшие бронеавтомобили ВСУ под названием «Казак», вокруг разбросаны сгоревшие дотла автоматы.

В ремонтном боксе валяются зеленые металлические ящики, штатные укладки для инструментов и запчастей от американских внедорожников, но украинские морпехи приспособили их для своей военной документации. Вы не поверите, наугад вытаскиваю одну папку из ящика и сразу — джек пот! На обложке папки красочная наклейка с надписью «Дави Русню!».

Русню давит в мясо бравый украинский солдат на «Хаммере». Говорят, их у морпехов было много, пытались соответствовать своим заокеанским побратимам. Косить под них. Внутри папки подшиты копии каких-то указов Министерства обороны Украины. Я пытаюсь представить себе такое ведение штабной документации в российской армии, наклейку «дави хохлов!», и у меня не получается. Впрочем, «давить русню» тут тоже не вышло. Не задалось, наклейка не помогла.

https://i.imgur.com/lJWKfge.jpg

СОБАКИ — ЛЮДОЕДЫ
Мы стоим в сыроватом подвале заводского административного здания, лучи фонарей пляшут по полу, где кучами раскидана морпеховская форма и пресловутые спецовки «Метинвест», холдинга, которому принадлежит и завод им. Ильича, и «Азовсталь». В отдельном углу — битые ноутбуки и радиостанции.

Две станины от ПТУРов (устройства для пуска противотанковых управляемых ракет — прим. корр.). Боеприпасы в штабелях, индивидуальные перевязочные пакеты. Из сырой, неопрятной постели вытягиваю за угол флаг 501 батальона морской пехоты. Должны были обмотать вокруг тела и вынести из окружения на себе, но не стали. Лом говорит:

— Тормознули вчера двух мужичков, акцент западенский, немного, едва чувствуется, но убедили нас, что работали на заводе, на заработки приехали, правда, у одного из кармана торчал телефон. На экране — логотип с этого флага. Чуть не отпустили их…

Я на автомате резюмирую:

— Поварами были или связистами.

Лом в тон мне замечает:

— Братан! Как ты угадал?

Прощаемся с провожатым у его блокпоста. Он притулился за стеной аптечного павильона. На дверях написано губной помадой — «Труп». Лом машет мне и кричит:

— Не надо, не заходи!

Но я захожу. Труп мужчины объеден собаками, торчит грудная клетка, рядом лежат два мертвых пса, а третий рычит на меня из темноты и в лучах фонарика его глаза жутко вспыхивают желтым. Я пячусь и выскакиваю из аптеки, Лом уже стоит у дверей. Говорит мне:

— Я больше не глажу собак, они все здесь людоеды.

— Там еще одна, еще один людоед…

Лом опускает предохранитель и шагает в темноту.

НЕ МАРОДЕР, А ЖЕНЩИНА
У заводской стелы, витрины предприятия, моего товарища окружили несколько женщин, он набирает на своем телефоне номера, которые ему диктуют наперебой. Если соединяет — дает трубку сказать, что живы, что скучают, что любят.

Ко мне подходит девушка с лицом, грязно-серым от вечных дворовых костров или подвальных буржуек. И пахнет от нее выгоревшим домом, нечистым, ядовитым дымом пластика и ДСП. Впрочем, от меня пахнет так же, только чуть слабее. Девушка говорит мне неожиданное:

— Тут снарядом в парфюмерный магазин попало, все побилось, можно я возьму себе духи? Там не все вытекло.

Мне нужна пауза и я отвечаю вопросом:

— А сами, как думаете?

— Вот я и спрашиваю, это будет воровство или можно?

Я смотрю влево и вправо — на проспекте, на асфальте и газонах, буквально вокруг нас, везде, холмиками лежат трупы. За моей спиной, на «Азовсталь» только что пришел пакет «Градов», и они все никак не закончат рваться. Впереди, в серых трубах завода еще копошатся люди, которые не скрывают, что пришли сюда нас убивать, «давить русню». И девушка просит духи, разбитый пузырек с духами. Говорю:

— Конечно, возьмите. Не вижу в этом ничего плохого.

Зачерпываю из пачки сигареты, сколько ухватил, и вкладываю в грязную ладошку. Девушка уходит улыбаясь, и оглядываясь, тоже улыбается.

Мой товарищ негромко замечает:

— Дмитрий Анатольевич, вы только что разрешили местному населению мародерство.

Я не соглашаюсь:

— Ей это очень нужно. Может быть так же сильно, как всем московским женщинам вместе взятым. Понимаешь? Она хочет опять быть женщиной, а не жертвой артобстрела.

К нам подходит местная жительница Тамара — поговорить, но из-за контузии не слышит ответов, не слышит и себя. Просто показывает рукой на свой дом без крыши и повторяет сиплым, сорванным голосом:

— Посмотрите, как я живу!

Мы видим.