Заборы — реальные и символические — быстро и технично загоняют революционных жуликов в тупик, когда они вынуждены эмигрировать, а из их клиентов на улицах остаются только самые юные, самые безумные, словом, те, у кого в голове особенно сильный ветер, а таких много не бывает.

И, напротив, обязательным условием любого большого бум-бам-хрясь! — является готовность государства сдаваться, готовность демонтировать себя сверху.

Нет этой готовности — значит, и не будет ничего.

Или, как сказал когда-то один умный человек, „мы придем к власти, когда власть закажет нам пропуск”. Пока что не заказывает, зараза такая. И слава Богу».

Почему? А, как ни странно, виноваты именно гены! Потому что в них зашифрован не только талант, но и личная энергетика.

Ну не бывает квелых звезд! Любая настоящая знаменитость — это прежде всего сумасшедшая энергетика. Мало иметь талант — им нужно прошибить стену. Так хотеть на Олимп, что аж скулы сводит, и быть готовым на все ради этого. И пахать днем и ночью, и выдерживать сумасшедшие гастроли по всей стране.

А у нас эстрада — это банда, в которую очень сложно пробиться даже на разогрев и в подтанцовку. Звездных деток в этот круг буквально вводят за руку.

Но когда ты видишь рядом папу и сына или маму и дочь, то понимаешь, что отпрыск — почти всегда слабая копия родителя. Такой разбавленный кисель рядом с коньяком.

Дети не должны идти по стопам родителей. Жаждешь успеха — ищи в жизни свою дорогу. Это не просто честно, это еще и более продуктивно.

Ведь даже если ты добьешься успеха в родительской сфере, то все равно за спиною будут шушукаться — папа пристроил!

Иными словами, успех всегда будет чуть фальшивым, с душком. Константин Райкин однажды сказал: «Радуюсь, когда не знают моего отчества».

Никита Миронов

Но постепенно скатилась в нишу „левопопулистского спойлера КПРФ“, „самой системной из системной оппозиции“, и даже в этом качестве будет в нынешнем цикле в лучшем случае бороться за политическое выживание; шансов претендовать на что-то большее у нее нет.

Прочие же проекты, возникшие в путинские времена, это или „стартапы“, или „бывшие стартапы“, превратившиеся в „финиш-дауны“ — в отличие от вполне устойчивых „допутинских“ КПРФ, ЛДПР и даже, с оговорками, „Яблока“.

В т. н. „несистемной“ оппозиции тоже болтается целый синклит политических пенсионеров, попросту списанных или списавших себя в утиль и никакой значимой роли не играющих. Навальнизм же — единственный политический проект именно путинской эпохи, который — в отличие от той же СР — можно считать состоявшимся безоговорочно, и по-прежнему остающийся в известном смысле перспективным.

3. СР я помянул не случайно, потому что история ее создания и последующей деградации во многом объясняет и успех Навального.

Она создавалась исходя из определенных представлений об устройстве политического спектра, которые уже даже на тот момент не соответствовали реальности.

Это были почерпнутые, наверное, откуда-то из советской газеты „За рубежом“ представления о классической партийной системе в буржуазных демократиях. Где есть, условно говоря, „правые“, „центристы“ и „левые“.

Поскольку вся наша институциональная инженерия носила отчетливый привкус карго-культа, тогдашний Кремль тоже хотел, чтобы все было „как у людей“, и с этой прокрустовой линейкой расчерчивал партийную систему.

Получалось, что вот есть чисто „правые“ — это, стало быть, остатки „старых демократов“: СПС и „Яблоко“ (какие они на самом деле „правые“, особенно Яблоко, другой вопрос: в умах наших „архитекторов“ раз антикоммунист — значит „правый“).

Есть „правый центр“ — его должна занять, собственно, „партия власти“: лет пятнадцать назад Путин, едва не плюясь от внутреннего несогласия при зачитывании написанного не им текста, выговорил-таки в отношении идеологии „Единой России“ эпитет „правоцентристская“.

Есть „левые“ — туда определили всех т. н. „популистов“, причем не только КПРФ и ее еще более радикальное охвостье, но и всех национал-популистов от ЛДПР до рогозинской еще „Родины“. Ну, а новой партии предполагалось занять вроде как пустовавшую нишу „левого центра“.

Все это было фигней на постном масле — по одной-единственной причине: уже к тому времени реальный политический спектр выстроился вокруг совершенно других полюсов и в совершенно другой логике.

Главным спектрообразующим фактором стал сам Путин. И спектр, соответственно, распределился не по оси „право-лево“, а по оси „за Путина — против Путина“.

Окончательно это сложилось как раз к 2008-му, когда и встала в оставшейся неизменной до нынешних времён конфигурации партийная модель. ЕР — это, даже и сейчас, и есть „безоговорочно за Путина“.

Все остальные тоже расположились именно на этой шкале: СР — „вообще за Путина, но с оговорками“, ЛДПР — „в целом за Путина, но с еще бОльшими оговорками“, КПРФ — „с самыми заковыристыми закидонами, но по большому счёту тоже не против Путина“. Дальше по шкале начиналась „несистемная“ зона — тех, кого попросту никуда не пускали, в силу неприемлемой удаленности от Главного Полюса.

Но в том-то и дело, что полюсов у магнита всегда два. И было лишь вопросом времени, когда и откуда появится второй. Вообще, он мог — до Навального — „собраться“ в какой угодно, сколь угодно экзотической точке — и на старой-доброй КПРФ, если бы не зюгановская „травма 1996 года“, втянувшая партию в бесконечный „договорняк“ и „расторговку“ с сурковской АП; и на лимоновской НБП и ее „Стратегии-31“; и на гой-прайд-тусовке „Русских маршей“; и даже, вы будете смеяться, на Медведеве, которого, если кто забыл, изряднопорядочная публика весной 2011-го чуть не на коленях умоляла „Дима, уволь Вову“, а когда этого не произошло, наградила его эпитетом „жалкий“ и отправилась на Болотную. И на „КС оппозиции“, если б хорошелицые умели договариваться хотя бы между собой.

Но собрался в итоге именно на Навальном. Которому удалось застолбить за собой — теперь уже и, что называется, „в мировом масштабе“ — статус „главного Анти-Путина“.

Самого безусловно и безоговорочно „антисистемного“, и уже поэтому задающего собой всю координатную шкалу. То есть линейкой „Путин-Навальный“ описывается примерно весь существующий политический спектр.

4. У того, почему так получилось, есть множество причин — объективных и субъективных.

Первая из них такая: в постсоветской политической реальности ядром кристаллизации выступает личность, а не идеология. Именно поэтому „за Путина — против Путина“ гораздо понятнее и легче укладывается в головах, чем любое „право-лево“, „либералы-консерваторы“, „коммунисты-демократы“ и т. д. и т. п.

А значит, коль на том полюсе „вождь“ — на этом тоже должен был рано или поздно появиться „вождь“.

Навального часто сравнивают с Ельциным, но мне кажется намного более продуктивным его сравнение с Зюгановым образца первой половины 1996-го, когда он на какое-то время стал ядром кристаллизации для „всего, что против Ельцина“ — но, по большому счету, не вытянул именно публичную роль „вождя“.

В итоге противостояние свалилось к оси „настоящее-прошлое“, „постсоветская Россия против реставрации СССР“, а в нём у „прошлого“, сколь угодно вновь вожделенного многими на фоне ада 90-х, не было ни единого шанса.

Навальный же, заметим, тоже попытался было в 2018-м сыграть в „конфликт эпох“, теперь уже по модели „настоящее-будущее“ — про это его тогдашний мем „прекрасная Россия будущего“; но и у него, как и у Зюганова, это сработало не очень.

Впрочем, Навальный, похоже, урок усвоил, и снова вырулил в парадигму „Я и Он“ — сейчас его нарратив уже не про ПРБ, а про „деда из бункера“.

Вторая — если угодно, „классовая“. Навальный — плоть от плоти „креаклитета“ нулевых, всеобщий тогдашний знакомец и завсегдатай московской жж-полит-тусовки. Этот паразитарный, в сущности, слой с разогретым донельзя ЧСВ был выращен в пробирке в логике того же самого карго-культа, и на политическом языке своего времени назывался Средний Класс.

Считалось, что именно его рост, укрепление и политическая представленность — главная страховка от того, что ельцинский, а затем и раннепутинский режим считал ключевой угрозой своему существованию: т. н. „красно-коричневый реванш“.

Напомню, когда в 2008-м ударил банковский кризис, Сурков выступил с программным текстом „Спасти гегемона“ — суть его сводилась к тому, что именно городской средний класс — это и есть главная ценность и главное достижение режима, с гибелью которого он снова станет уязвим, и потому именно его надо спасать во что бы то ни стало.

В каком-то смысле можно сказать, что у Режима все получилось: уже начиная с Болотной стало ясно, что отныне „протест“ будет не только не „коммунистическим“ или там „националистическим“ — он теперь будет самым что ни на есть „прозападным“, и даже, что бы это ни значило, „либеральным“.

Бачилы очи, що куповалы: когда сегодня кричат „мы здесь власть!“, это всего лишь возвращают Режиму его же собственный тезис пятнадцатилетней давности — „вы здесь власть!“ Но елдабаофам Режима и в голову не могло прийти, что эти милые дети поймут их настолько буквально.

Третья — поколенческо-средовая. Когда зубки растут и чешутся, их надо обо что-то точить. Поколение креаклов росло на махровой пелевинщине, царившей в головах у старших, в той парадигме, что важнейшим из всех политических искусств является „пиар“.

Вирусность контента, мощность сигнала, забойность месседжа, отвязность коммуникативного стиля. Я помню ранний ФЭП, топы которого — а многим из них тогда еще не было и тридцатника — жили с ощущением, что они поймали Бога за бороду и в шаге от того, чтобы править миром.

Помню обломы и даже сломанные судьбы у тех из них, кто поверил в это всерьёз и попытался поиграть во что-то самостоятельное. Система довольно быстро ставила таких отвязавшихся на место; но есть и исключения.

Алексей Навальный — из этой же породы пелевинцев-политпиарщиков и стихийных ницшеанцев, но его с самого начала отличала от всей толпы столичных мажоров эдакая своеобразная крестьянская хитринка: если надо, мы всех наебем.

Уверен, сейчас он точно так же думает и про своих западных друзей, и потому внутренне неуязвим для любой пропаганды, расписывающей, чей он теперь агент.

В его голове — всегда только свой собственный. Ну и уж конечно он всегда был уверен, что умеет все то, что умеет любой кремлевский агитпроп, и не хуже, а лучше, чем они; и для этого есть некоторые основания — он действительно по-настоящему талантливый пиарщик, с фантастической чуйкой на вирусность.

Важное здесь другое: как и все поколение, он вырос в убеждении, что пиар — это и есть главная, если не единственная технология политического действия и даже технология власти.

Отсюда и затея с роликом про геленджикский дворец — почему-то предъявленный чуть ли не абсолютным оружием против Системы.

Но ведь тех, кто тоже так думает — тысячи и тысячи; как и тех, кто почему-то уверен, что „цветная революция“ — это когда собравшаяся на центральной площади толпа с шариками-фонариками берет и вдруг фестивально сметает прогнивший режим, а полицейские, задаренные гвоздиками от красивых девушек, искренне переходят на сторону народа; и главное — собрать и вывести в нужный момент на улицу такую толпу.

Самое смешное, что эта вера — тоже род карго-культа.

Есть еще как минимум пять, но я их разберу как-нибудь отдельно потом.

5. Ключевая составляющая успеха Навального — в том, что ему удалось стать не просто „оппозиционером“, а буквально по Карлу Шмитту „врагом“ для Системы.

Как мы помним, состояние вражды — обоюдно; обе стороны признают друг друга врагами и с этого момента относятся друг к другу именно так.

Здесь важно то, что наш человек никогда не понимал условности политической борьбы в „буржуазных демократиях“, и искренне считал и считает каким-то надувательством, когда люди, поливающие друг друга на камеру последними словами, за кулисами садятся и мирно договариваются, попивая чай. Ему чужды эти декорации „общества спектакля“.

Он готов участвовать только в настоящей, тотальной, суровой борьбе за правое дело, на стороне сил добра против сил зла.

А дальше сугубо вопрос самоопределения — какую из сторон он считает стороной добра и почему.

Навальный сделал стране уникальное предложение, которое не смогли сделать никакие другие политики: он предложил борьбу до конца, абсолютную вражду в духе гражданской войны, хоть и ведущейся более-менее конвенциональными средствами (к другим креаклитет пока еще попросту не готов).

И, разумеется, это сразу же выделило его как „единственного настоящего“ — на фоне остальных, которых можно смело отныне записывать в статисты.

С самой же Системой в связи с этим произошло вот что. Как мы знаем, разделение политики на „системную“ и „несистемную“ внутри самой Системы пролегает „по площадям“: первыми занимается Администрация Президента, вторыми — спецслужбы.

До тех пор, пока „несистемная“ часть состояла из кучки маловлиятельных маргиналов, роль „служб“ в политическом процессе была, собственно говоря, „служебной“.

Но по мере того, как Навальный обрастал низовым активом, каналами пропаганды, связями на Западе и поддержкой на уровне мировых лидеров, симметрично этому росла и роль „служб“ в Системе.

Парадоксальным образом для них он оказался настоящим подарком: чем оборотистее работает его машинка, чем больше она вовлекает людей, каналов, ресурсов и т. д., тем больше влияние silovikov на российские внутриполитические процессы. Сейчас мы уже прямиком катимся в ситуацию, когда на поляне остаются только „полюса“, а Система, соответственно, упрощается до тривиального „полицейского государства“.

Теоретически противоядием против этого могло бы стать максимальное расширение „системной“ поляны — в том числе через бОльшую свободу действий для всех „системных“ партий.

Но у путинской системы есть важнейшая ахиллесова пята: она не может нормально работать в условиях низких рейтингов и значительного присутствия оппозиции в парламентах.

Ельцинская в этом отношении была гораздо устойчивее: она годами существовала при почти нулевых рейтингах, да еще и в условиях, когда „большинство в парламенте принадлежит оппозиции“ (один знакомый немец в 98-м на моих глазах чуть голову не сломал, пытаясь понять, что это значит, когда наши ему это объясняли). Ей нужна не просто управляемость, а постоянно подтверждаемая гегемония.

Именно поэтому роль системных оппозиционных партий из цикла в цикл сводили до откровенно декоративной — и на выборах, превращая относительный результат в абсолютный, и в самой Думе, „продавливая“ консенсусные голосования даже тогда, когда большинства „партии власти“ вполне хватало для принятия решения. Тем самым, конечно, невольно расчищая поляну для этого самого „второго полюса“.

Сейчас мы видим, как этот сюжет движется к кульминации. Навальному спродюсирована по-настоящему шикарная, драматургически достоверная Голгофа: отравление (или „отравление“, в зависимости от картины мира) — высылка — проповедь (в форме фильма) — возвращение — тюрьма — голодовка.

Он теперь жертва, мученик, обладатель безупречной, железобетонной моральной позиции.

Путин жаловался, что после смерти Махатмы Ганди и поговорить не с кем — что ж, бойтесь своих желаний. Ну, конечно, яка держава — такие и махатмы; но масштаб взят именно этот.

6. Личное. В случае, если дойдёт до того, что эта братия со своими шариками наперевес и со своим вождем (или его иконами) на руках пойдет штурмовать Кремль, даже если все менты и чиновники действительно разбегутся, я встану у нее на пути, даже если окажусь вообще один.

Для меня Навальный и навальнизм — это гораздо хуже и страшнее, чем Система.

Думаю, не надо объяснять почему; все объяснения давным-давно даны. Но нельзя не заметить, однако — в том числе и из моей реконструкции — что Система сама его и вырастила, выкормила, создала для него место-время-возможности; он, в каком-то смысле, ее плоть от плоти; воплощение всех ее комплексов, страхов, тайных и явных желаний.

Он — голем, который приходит к Франкенштейну с фразой „здравствуй, папа“.

И это к тому, что, да, something is rotten in the state of Denmark».